Ultime lune

Фурио Бордон

ПОСЛЕДНИЕ ЛУНЫ

© Paola D’Arborio

© Валерий Николаев (Перевод с итальянского)

ОН - очень старый человек

ОНА – или, точнее, его воспоминание, сорок пять лет.

СЫН – около сорока.

1

1

(Детская комната. Стены пастельных тонов, на них наклейки с изображением персонажей Уолта Диснея: Пиппо, Плуто, Паперино и др. Однако обстановка явно соответствует вкусам взрослого человека: кровать, кресло, стул, стол, на нем стопки книг, стереофонический проигрыватель, коробки с кассетами и си-ди диски аккуратно расставлены на полках. На полу раскрытый пустой чемодан. Всюду разбросаны пачки книг, перевязанные бечевкой.

В кресле, одетый в приличный костюм сидит Он и, уставившись в пустоту, слушает музыку, которая звучит из проигрывателя,.

В полумраке, на кровати за его спиной, в расслабленной позе полулежит Она.)

Он (говорит с ней, не оборачиваясь и не глядя на нее): Тебе нравится?

Она: Очень. Это Бах, я не ошибаюсь?

Он (кивает): Минорная месса.

Она: Агнус Дей.

Он (улыбаясь): Ты же никого кроме Луи Армстронга не знаешь.

Она: Луи Армстронга и Баха. Все остальные лишние.

Он: Но Бах – музыка стариков.

Она: Бах - это музыка.

(Молчание).

Она: Тебе тоже нравился Луи Армстронг.

Он: Потому что он нравился тебе.

Она: Да.

(Молчание)

Она: (указывая на стереофонический проигрыватель): Ты возьмешь его с собой?

Он. Не знаю. Может быть, потом.

Она. А почему не сразу? Он составил бы тебе компанию.

Он. Сначала я должен понять, достаточно ли там места, чтобы не доставлять неудобства другим.

Она. Они там поголовно плохо слышат, как все старики.

Он. Вот именно. И это беда. Я тоже глуховат и вынужден делать звук громким.

Она. Но ты можешь пользоваться наушниками.

Он. Да, верно. Только мне не нравится так слушать. Музыка должна летать в воздухе. (Пауза. Вслушивается в последние такты музыки). Боже, как прекрасно!..

(Молчание).

Она. Тебе этого хватает?

2

Он. Чего?

Она. Сидеть так и слушать музыку целый день.

Он. Я не слушаю ее целый день.

Она. А чем ты еще занимаешься?

Он. Размышляю. Иногда читаю.

Она. Когда-то ты читал много.

Он. Сейчас меньше. У меня устают глаза.

Она. Слушаешь музыку, размышляешь, иногда читаешь… (Он кивает).

Вопрос все тот же. Тебе этого достаточно?

Он. Да. Думаю, да.

Она. А мне было бы мало.

Он. Ты не успела состариться.

(Молчание).

Она. Ты считаешь это преимуществом?

Он. Преимуществом?..

Она. Умереть в сорок пять лет.

Он. Может быть, да.

Она. У меня даже не наступила менопауза.

Он. Вот это уж точно преимущество. Разве нет?

Она. Не для меня. Я менструации всегда ненавидела.

Он (смеется). Они выводили тебя из себя.

Она. Я становилась неврастеничкой. (Пауза). Все время придиралась к тебе.

По всяким пустякам.

Он. Да, ты не нуждалась в поводе. Я раздражал тебя одним лишь фактом моего присутствия на этом свете.

Она. Я была та еще зануда. И какое же терпение тебе надо было иметь! Он. Это не требовало никаких усилий. В такие моменты ты меня умиляла. Она. Да неужели!

Он. Ты была словно котенок… словно…

Она. …коза!

Он. И коза тоже. В общем, животное. Животное женского рода, беззащитное перед законами собственной природы.

Она. У вас до сих пор прекрасная речь, синьор профессор…

Он. Случается. Порой, правда, сбиваюсь с мысли. Но иногда говорю красиво. И

потом, с тобой это не трудно.

Она. Со мной ты дома.

Он. Да, у себя дома.

3

Она. Я тоже всегда ощущала себя в своем доме, когда ты был рядом.

Он. Для меня так было всегда. Начиная с первого раза, когда стал встречать тебя у университета. Ты выходила из дверей и искала меня глазами… сама была вся такая серьезная… и как только меня видела, улыбалась.

Она. Я каждый раз пугалась, что тебя больше не будет… Он. А я был. Все время.

Она. Это правда. А однажды пришел с дикой простудой, помнишь? Он. Тридцать восемь и пять.

Она. Ты весь пылал и тебя трясло.

Он. А ты замотала мне шею своим шарфом, взяла под руку и сказала: пойдем

покупать апельсины. (Пауза). Тогда я подумал: вот, я в своем доме, в

безопасности, и я счастлив…

(Пауза).

Она. Мы очень любили друг друга.

Он. Да, очень.

Она. Это было счастье, что мы встретились.

Он. Да.

(Молчание).

Она. Мне очень жаль, что я вынуждена была тебя покинуть. Это было похоже на предательство, ведь так? Ты остался один именно тогда, когда у мужчины начинается период несчастий. (Пауза). Кто бы мог подумать… Я была убеждена, что мы состаримся вместе. Я приготовилась к этому. Два симпатичных старичка, все больше впадающих в детство, все чаще болеющих… но вместе, понимаешь? Что бы ни происходило, оно происходило бы с нами вместе, и ни у кого из двоих не было бы повода укорять другого. За что я могла бы укорять тебя? Даже если бы ты делал пипи под себя… (Короткая пауза). Как у тебя с этим?

Он. Случается иногда.

Она. И как ты поступаешь?

Он. Я не пользуюсь подгузниками, если ты это хочешь услышать… Она. Ну и отлично, и не злись.

Он (улыбается). Пока я с этим справляюсь. Когда мне стукнуло шестьдесят, я перенес операцию, кажется, это помогло. Она. Операцию? На простате?

Он. Нет. Простата здесь не причем. Удалили склерозированные протоки. Это была первая часть моего тела, которая склерозировалась, первая из длинного ряда.

Она. Что это за протоки?

4

Он. Ну… все там же, естественно. Я забыл, как они точно называются. Она. Тебе было больно?

Он. Нет. Это была простая операция.

Она. Потом были и другие?

Он. Две или три.

Она. Так две или три?

Он. Четыре. Они не стоят, чтобы о них говорить. Обычные болячки всех стариков… (Закашлялся).

Она. А кашель?..

Он. Обычный кашель.

Она. По-прежнему много куришь?

Он. Я бросил.

Она. Молодец. Давно?

Он. С сегодняшнего дня.

Она (иронично). А, понимаю.

Он. Нет, ты не понимаешь. На этот раз навсегда.

Она. Там, куда ты едешь, не курят?

Он. Теперь ты поняла.

Она. Ну, так и лучше. У тебя пройдет бронхит.

Он. Мой бронхит хронический.

Она. Тогда по крайней мере не усилится.

Он. Какое утешение.

(Короткое молчание).

Она. Первые дни там будут трудными. Но ты ведь это знаешь, правда? Он. Такими трудными, что об этом тяжело даже думать. Она. И что ты будешь делать?

Он. Сосать леденцы.

Она. Я не курение имела в виду.

Он. Я тоже.

Она. Не хочешь об этом говорить?

Он (с нежностью). Не с тобой. А если с тобой, то не об этом.

(Молчание)

Она (кивая на наклейки, что на стенах). Кто развесил эти картинки в твоей комнате?

Он. Это была комната нашего внука. Я уступил ему свою десять лет назад, когда у него родилась сестричка. В этой слишком мало места для двоих детей. А мне достаточно.

5

Она. А когда они вырастут? Когда каждому из них необходимо будет иметь свою комнату?

Он.  Им уже сейчас необходимо.  Симону исполнилось  пятнадцать  лет в

прошлом месяце…

Она. И что делать?

Он. Девочка переедет сюда, а Симон останется в своей один. (Короткая пауза).

Это был мой подарок на его день рождения.

(Молчание).

Она. Значит ты из-за этого уезжаешь?

Он. Это самое простое решение.

Она. А если найти дом попросторнее?

Он. Это дорого. И потом, этот очень красивый. Здесь прекрасно жить.

Она. Не так уж прекрасно, если в нем нет места для тебя.

Он. Но как надолго мне еще нужна была бы своя комната?

Она. До тех пор, пока ты жив.

Он. Вот именно. Не стоит это обсуждать.

Она. А что говорит наш сын?

Он. Что это не стоит обсуждать.

Она. Значит, это была его идея?

Он. Нет. Моя.

Она. А он не пытался заставить тебя отказаться от нее?

Он. Конечно, пытался.

Она. И что?

(Он не отвечает).

Он был недостаточно убедителен?

Он. Нет, почему…

Она. А может, ты подумал, что он и его жена облегченно вздохнут в тишине своей спальни?

Он. Я бы не стал упрекать их за это.

(Молчание).

Она (обводит глазами стены). Почему ты хранил эти картинки все десять лет? Он. Я сначала попытался отклеить их, но они не поддались. Она. А не стоило, скажем, сменить обои?

Он. Мне эти картинки нравились. С ними было веселей. Особенно по утрам. Когда я открываю глаза и вижу их перед собой… Они мне и ночью помогают, когда я просыпаюсь, думая, что вот-вот умру… Я включаю свет, вижу смеющегося Плуто и успокаиваюсь… (Пауза). Я перечитываю их истории.

6

Она. Ты имеешь в виду комиксы?

Он (кивает). Они превосходны.

Она. Ты что, крадешь их у внуков?

Он. Нет, я одолжил их. На время. (Пауза). Ты знаешь, что в детстве я мечтал быть одним из трех гусят? Мои приятели сплошь хотели быть Бэтманами или Суперменами… А я - нет, мне нравилась семейка Дедушки Гусака … гостиная их домика, со старым полуразвалившимся креслом и лампой с мятым абажуром… автомобиль, похожий на булку хлеба, с забавным откидным сиденьем позади, на котором путешествовали три гусенка… Она. Вчетвером там не поместиться.

Он. Я не хотел быть рядом с ними. Я хотел быть одним из них.

Она. Гусенком?

Он. Да, одним из трех.

Она. Тот, То и Та - кем из них?

Он. Тем, который То.

Она. А почему им?

Он. Мне нравилось имя.

Она (иронически). Ну да, конечно, не чета Тому и Той.

Он. И сегодня, семьдесят лет спустя, я нахожу, что не поменял идею. Если бы даже я был совсем другим, все равно сделал бы тот же самый выбор.

Она. Но есть же еще Леонардо да Винчи, Мухамед, Александр Македонский… Он (отрицательно качает головой). То! (Закрывает глаза, предаваясь мечтам). Торты бабушки Гусыни… кленовый сироп… Рождественские праздники с массой снега… Учебник Юных Сурков, с решениями на все случаи жизни. (Молчание)

Она. Стало быть, ты так и живешь… между Гусями и Бахом… (Он кивает).

Она. Это помогает тебе быть счастливым?

Он (после паузы, искренне). Ты больше не можешь быть счастлив, когда становишься стариком. Ты переходишь в другое измерение. Это как сон. Или перемещение на другую планету. Здесь можно устроиться даже неплохо, но счастья не предусмотрено. Счастье целиком в прошлом. Тебе остается только пытаться вспоминать о нем. Иногда это доставляет тебе удовольствие, иногда – боль. Когда тебе приятно - это похоже не тепло, ощущение нежности, больше ничего. Это длится недолго, как правило. А когда тебе больно - наоборот, это как каторжнику пробудиться от прекрасного сна. Это тот самый момент, когда он, вероятно, еще плохо соображает, еще весь во сне, еще чувствует, что на лице его играет безмятежная улыбка. Но мгновение

7

спустя, реальность, эта галера жизни, наносит ему удар, и он чувствует себя еще хуже, чем обычно. Старость - эта галера. Ты знаешь, что останешься взаперти, прикованным к ней до самой смерти, ты можешь только фантазировать, но не строить планов, потому что у тебя нет будущего. (Пауза). Все говорят, что мечтают молодые, но это неверно. То, что у молодых, - это не мечты, а планы и надежды. То, что они себе навоображали, все возможно, все реализуемо, потому что, если существует будущее, то нет ничего, что не могло бы воплотиться. Только старики придумывают то, чего никогда не случится, изобретают будущее, которого не будет, и вспоминают прошлое, которое никогда не вернется. Истинные мечтатели - это они, с их трясущимися головами, набитыми мучительными эпизодами, с произнесенными словами и мертвыми лицами… Они единственные, кто способен думать о несуществующем, и кто продолжает отважно волочить фантазии и желания, при самом грубом знании, что они никогда не воплотятся в жизнь.

(Молчание).

Она. Ты боишься умереть?

Он. Да, потому что я не знаю, что это такое. Я даже не могу себе этого представить.

Она. Поэтому каждый представляет себе это по-разному.

Он. Только потому, что невозможно согласиться с наиболее приемлемой гипотезой, что смерть означает переход в небытие. Как ты можешь вообразить себе небытие?

Она. Но если, как постоянно твердят философы, небытие не может причинять зла, то глупо его бояться.

Он. Ох, уж эти философы!.. Каждый раз, когда я встречаю слово «Все», написанное с прописной В, меня это раздражает. Все, Ничего - слова, лишенные сути, не совместимые с логическими построениями нашего мозга! Философы напяливают на эти слова фрак большой буквы и полагают, что от этого проблема решается сама собой, а слова обретают какой-то смысл!.. (Пауза). На самом деле все умозаключения, которые желают заставить тебя признать суть смерти, - всего-навсего пафосные уловки, не сильно отличающиеся от статуэток солдат, жен и придворных, которые клали в саркофаги фараонов, чтобы создать иллюзию продолжения жизни для них. Понятие смерти просто неприемлемо. А человек - это грустная обезьяна, поскольку он единственный во всей вселенной знает с уверенностью, что однажды должен прекратить существовать. Это и есть, думаю я, то самое яблоко познания, которое Адам надкусил, совершив ошибку. И это великая печаль, оставленная нам в наследство. Хотя, разумеется, это также побудительная причина того, что мы

8

так отчаянно любим жизнь. Только в одном случае ты можешь согласиться со смертью - если жизнь тебе осточертела. И природа, с ее мудростью, помогает тебе испытать отвращение к этой жизни, насылая на тебя старость. Иначе мир оглох бы от воплей протеста множества стариков, отказывающихся умереть.

(Молчание)

Она. Это ужасно - то, что ты сказал.

Он. Но не всегда все так плохо. Иногда отвращения нет, а есть только усталость. А это означает спокойную кончину, кончину патриарха, окруженного сыновьями и внуками, кончину мудреца или просто человека, у которого все было и он не испытывает сожаления по поводу своего ухода. Они прожили долгую жизнь. Они прожили ее хорошо. Сейчас они устали от собственной слабости, от усилий, которые нужно прилагать, чтобы логически мыслить и четко выражать свои мысли. Они устали от безжалостной нетерпеливости, с какой говорят с ними их дети. Устали от того, что больше не понимают окружающего их мира. И они согласны умереть со слабой улыбкой благословения на устах. (Пауза). Да, можно закончить свои дни и таким образом… Так лучше или нет?

Она. А как ты собираешься умереть?

Он. От отвращения или от усталости, это ты хочешь знать?

(Она кивает).

Откровенно говоря, я пока этого не знаю. Иногда я думаю, что умру с радостью

-от того, что не буду больше испытывать ни отвращения, ни усталости.

Она. Ты не ответил.

Он. Разве?

Она. Хотя, да, может, и ответил.

(Молчание)

Он. Я нагнал на тебя тоску? Извини. Мы, старики, так привыкли плакаться, что даже не замечаем этого, а потом удивляемся, когда другие принимают это всерьез.

Она. Перестань говорить о себе в таком тоне. В этом нет ни мужества, ни оригинальности.

Он. И мало достоинства, не правда ли?

(Она не отвечает).

Да, мало достоинства. (Пауза). Я совсем забыл, что среди грехов старости есть и этот. Все ждут от тебя особенно достойного поведения. Как будто легко сохранять достоинство при том, что мочишься под себя, а твоя физиономия вся в пигментных пятнах и шишках, как карнавальная маска. Она (ласково). Замолчи, прошу тебя!

9

(Молчание).

Он. Я не хотел огорчать тебя. (Пауза) Действительно, я слегка преувеличил. На самом деле все не так плохо.

Она. Ах, вон что… А что хорошего?

Он. Хорошего - ничего. Но и плохого тоже. Особенно вначале, когда старость только подступает, и ты, естественно, в нее не веришь. Она еще не кажется тебе возможной. Но возле всегда найдется кто-то, кто начнет тебя убеждать, что ты стареешь, пока ему не удастся тебя убедить. И тогда ты говоришь: ладно, понял, сдаюсь. Я признаю, что стал стариком и торжественно обещаю перед Богом и людьми, что впредь не буду никому доставлять никакого беспокойства. Я сошел с дистанции, я понял, спасибо, что вы мне это подсказали, и спасибо, что позволяете доживать свои дни. (Пауза). И в этот самый момент ты вдруг ощущаешь неожиданное, необыкновенное, сладчайшее чувство облегчения. Ты сыграл свою роль, говоришь ты себе, плохо ли, хорошо ли, сейчас уже не важно. Зависело от удачи. Я сыграл свою роль честно. Мне не

кчему больше стремиться. У меня нет больше необходимости бороться, быть сильным и ненасытным, брать верх над другими. Да благословит Бог других, а я могу теперь пожить только ради себя! Наконец-то мои мысли очистятся, я стану говорить всем правду, и меня мало волнует, будет ли это кому-то неприятно. А что со мной может случиться? Что они могут мне сделать? Я больше не бегу, и мне отныне плевать на очки, на штрафные, на дисквалификацию! Вы больше не можете у меня ничего отнять, потому что самое прекрасное – мое будущее - у меня уже отнято. У меня остался только маленький кусочек пространства, слишком незначительный, чтобы быть уязвимым для ваших репрессий, но он дарит мне чувство неограниченной свободы, и я буду этим пользоваться до последнего вздоха! Ты становишься простодушным и свободомыслящим, словно ребенок, и, словно ребенок,

живешь только настоящим. Ребенок делает так, потому что думает, что его будущее безгранично, а ты – потому что знаешь: его у тебя больше нет. В общем, тебе кажется, что ты радуешься жизни, как в самом начале. (Пауза). Но потом ты слышишь первые тревожные сигналы и понимаешь из них: тебя не просто сняли с дистанции, тебя вычеркнули из списков. Из всех, и навсегда! Первый симптом - это взгляды тех, кто проходят мимо тебя, словно ты из воздуха. Ты замечаешь, что делаешься невидимым. Еще несколько лет назад ты ловил на себе взгляды, полные интереса или простого любопытства. На тебя смотрели не одни женщины, но и мужчины тоже. Видимо, чтобы понять, составляешь ли ты для них конкуренцию. А теперь ты двигаешься среди людей, словно пересекаешь пустыню. На тебя не глядят. Потому, что ты

10

никому не интересен и никому не любопытен. Тебя вычеркнули. Для всех ты уже мертв и похоронен.

Она (улыбаясь). Хандра старого сердцееда… Тебя слишком избаловали в молодости.

Он. В молодости я об этом даже не задумывался.

Она. Да, ты был полон обаяния и не замечал этого. И от этого становился еще больше обаятельным. Мы входили куда-нибудь, и все взгляды в одно мгновение обращались на тебя. Я гордилась этим.

Он. Ты хочешь сказать, что смотрели на меня, а не на тебя?..

Она. Не преувеличивай. На меня тоже смотрели, но только после того, как отводили глаза от тебя. Скажем так: я являлась приложением к тебе. Он. Это не так. Ты была очень красива.

Она. Я это знаю. Но смотрели, прежде всего, на тебя.

Он. Зато теперь на меня никто не смотрит.

Она (шутя). Ни одна старушка?

Он. Старушка, может быть, но только для того, чтобы спросить, насколько моя пенсия больше, чем ее.

Она. Это означает, что у нее серьезные намерения. Серьезная старушка, которая не любит мимолетных приключений.

Он. Для больного мало важен интерес того, кто болен той же болезнью. Он хочет нравиться здоровым.

(Молчание).

Она. Я не думаю, что это так уж невыносимо, что на тебя больше не смотрят. В конце концов, это приводит к большему покою.

Он. Мне было бы гораздо невыносимее заметить, что люди не смотрят больше на тебя. Или же делают это с тем вежливым безразличием, которое предназначается для стариков. Мне, наверное, захотелось бы схватить их за глотку и крикнуть: как вы смеете себе позволять смотреть на нее, как будто она старуха! Это моя женщина! Она отдала мне свою любовь, свои мысли и чувства! Она была самой красивой во всей школе, у вас челюсти отвалились бы, увидь вы ее в те годы!

Она. Но мы живем сегодня, ответили бы они тебе, и ни ты, ни твоя старая жена ничего не значите для нас. Вполне возможно, что она была самой красивой девушкой на свете, но сегодня от нее пахнет нафталином и плесенью, как от всех стариков.

Он. И ты утверждаешь, что тебе это было бы безразлично? Она. Я не знаю. Но отсюда мне это кажется таким пустяком!

11

Он. Нет, это не пустяк. Это трагедия. Твое лицо, которое становится дряблым, морщинистым и деформируется, оно принимается играть с тобой в зеркале: как, ты меня не узнаешь, говорит оно тебе, я тебе больше не нравлюсь, ну тогда дай мне в лоб, дорогой, потому что хочешь ты или нет, я буду таким симпатичным до самой смерти! А твое тело, которое отказывается подчиняться тебе и становится день ото дня все слабее и болезненнее. И тебе уже больше не принадлежит этот чужой остов, который время превратило в пародию на твой юношеский скелет. Старость - это неприятное существо, это враг, который захватил тебя врасплох!

(Тишина)

Она. Ты с кем-нибудь говорил об этом?

Он. Нет, ни с кем.

Она.  Все  копилось  внутри и нарывало...  (Пауза).  Когда-то ты верил в

полезность слов…

Он. Когда-то я знал, с кем говорить.

Она. А сейчас не с кем? Ты в этом уверен? У тебя же столько друзей.

Он. Я их всех растерял на долгом пути. Одни умерли, другие закрылись в четырех стенах, как я, живя прошлым и стыдясь настоящего. (Пауза). Таков мой мир, который потихоньку уходит. Сначала люди. Потом мысли. Остаются лишь воспоминания.

Она. Кто может отнять у тебя твои мысли?

Он. Конечно, никто. Просто они сами перестали посещать меня: эта монета больше не имеет номинала. Моя прекрасная культура, основательная и высокая, как кафедральный собор, превратилась в товар для старьевщика. А золотой ключик, который вручили мне мои учителя, чтобы открывать им мир, стал абсолютно бесполезен: у меня под носом сменили замок. Суждения, которые я когда-то считал значительными, сегодня маргинальны. Искусство, которое я любил – побеждено. Чувства, которые меня волновали, сделались смешны. А все, что кажется смешным мне, больше не заставляет смеяться других. Сегодняшний мир больше не пользуется моим словарем, у него чуждые мне вкусы. Ходить по нему, не спотыкаясь, мне уже слишком трудно. (Пауза).

Икончается тем, что забиваешься в первую щель, какую находишь, и думаешь о прошлом. Пространства как приключения, как возможности для встреч и открытий больше не существует. Ты стал чистым временем, сосредоточенным исключительно на себе самом, безграничным сгустком памяти, которая свербит в одиночестве…

Она. А кусочек будущего, который должен принести тебе дар беспредельной свободы?

12

Он. Оптический обман. Свобода убывает с огромной скоростью, и когда ее остается действительно самая малость, тебе больше не приходится считать ее частью жизни. Она становится скорее прихожей смерти: два шага отделяют тебя от тьмы. И мысль об этих двух шагах не утешает, а пугает тебя. Она. Почему ты никогда не говорил об этом с нашим сыном?

Он. Он принадлежит новому миру и имеет право не понимать меня. Поэтому лучше не настаивать. Так можно избежать риска стать антипатичными друг другу.

Она. Ты абсолютно не доверяешь другим людям?

Он. К сожалению, да.

(Молчание)

Она. Когда ты занимался любовью в последний раз?

Он. Это что, шутка такая?

Она. Ответь мне.

Он (с жестом преувеличения). Слишком давно, слишком… Тогда на земле еще

жили феи и говорящие лягушки…

Она. С кем ты занимался любовью, после того как я умерла?

Он. У меня больше не было никакого желания. Два года я этого не делал. А потом я позволил совратить себя сексуальной философии того времени, какое проживал. И я подумал, а почему бы мне, собственно, этого не делать. Это было в каком-то смысле лечебным выбором… Она. И кто был врач?

Он. Две милые синьоры среднего возраста, довольно симпатичные и опытные.

Ядолжен признать, что обе обладали необходимой интеллигентностью, и могли бы стать хорошими подругами.

Она. И в результате?

Он. Я разочаровался. Это оказалось плохой копией того, что было у нас. Я не мог не сравнивать и догадывался, что рискую обидеть их. Потому я это прекратил.

Она. Как долго это длилось?

Он. Год между одной и другой.

Она. А после?

Он. После ничего. И без этого можно жить неплохо.

Она. Ты ведь, напротив, жил плохо.

Он. Ни одна из двух не смогла бы изменить мою жизнь.

Она. В таком случае нужно было искать третью. Ты должен был искать еще и еще!

Он. Нет. Ради чего такие усилия?

13

Она. Хотя бы ради того, чтобы однажды не сойти с ума от одиночества,

вспоминая об умершей жене.

Он. Не говори так.

Она. Прости.

(Молчание)

Он. Секс - это такая штука, о которой в старости можно совсем забыть. Нельзя забыть чувства любви. Оно постоянно возвращается и не перестает доставлять тебе радость. Или горе - зависит от случая. Она. Ты редко говорил о любви.

Он. В самом деле? Мне кажется, я только о ней и говорил.

Она. Ты говорил о своей ненависти.

Он (удивленно). О ненависти?

Она. Ты полон ненависти - к жизни, к другим, к себе самому… Может, и к сыну.

Он. К другим? Других не существует.

Она. Ты должен избавиться от ненависти и научиться просить.

Он. Мне этого не нужно.

Она. Ты стар, слаб и напуган. Тебе нужно все. Но ты стесняешься попросить. Конечно, это задело бы твою гордость. Ты требуешь любви, только за то, что существуешь, как будто это твое естественное право. Но такое работает, лишь когда ты молод. А ты растерял свое обаяние и никому не интересен, ты сам сказал это. Значит, пришел момент быть смиренным и просить. Тебе никто ничего больше не даст, если ты не попросишь. Ты должен сказать: я боюсь, я чувствую себя одиноким, пожалуйста, помогите мне. Ты должен сказать: я немощен и дряхл, мне необходима ваша любовь. Так ты должен говорить! Этого ты должен просить у других!

Он. А плакать и выставлять на показ свои язвы при этом мне не надо? Она. Надо, да.

Он. И как, по-твоему, поступят другие?

Она. Кто-нибудь да поможет тебе.

Он. Какая прелесть!

Она. А кто-нибудь, может, даже полюбит.

Он. В своей жизни я был любим тобой. Мне этого достаточно.

Она. Нет, недостаточно!

Он. Я не хочу милостыни в виде пары вежливых фраз! Я не хочу ни глупых улыбок, ни ободряющих гримас! Я должен умереть! Это серьезное дело! Оставьте меня в покое!

Она. Ты просто старый упрямец!

14

(Молчание.)

(Прислушиваясь). Ты слышишь?

Он. Да.

Она. Кто-то вошел в дом.

Он. Это наш сын. Он всегда возвращается в этот час с работы. Или же гораздо

позже. Сегодня он пришел раньше.

Она. Он поднимется сюда?

Он. Разумеется. Он вернулся пораньше специально, чтобы проводить меня…

Но  поднимется  не  сразу.  Сначала  он  должен  поздороваться  с  женой  и

рассказать ей, каким молодцом был на работе. Потом вытащит бумаги из

портфеля и аккуратно разложит их на своем столе. Потом снимет туфли,

пиджак и вымоет руки. С чистыми руками он пойдет приласкать детей и

поиграет с ними минут десять, на Пасху и Рождество - это пятнадцать минут.

Затем он включит телевизор и посмотрит новости: по должности он должен

быть в курсе событий. Потом съест пять-шесть орешков и запьет их стаканом

белого вина. Потом…

(Дверь распахивается и входит Сын, в туфлях и в пиджаке).

Он. Смотри-ка, я ошибся! Сегодня, действительно, особенный день!

Сын. Вот и я. Чуть опоздал, прости. Как всегда, неприятности в последнюю минуту.

Он. Не беспокойся, у меня есть время.

Сын. Но у них его совсем нет. Они советовали привезти тебя до ужина. Они

полагают, что будет полезно сразу познакомиться с другими...

Он. С моими будущими дружками…

(Замолкает. Сын делает вид, что не слышал).

Не знаешь, что там будет на ужин?

Сын. Не знаю. Но мне сказали, что кормят там хорошо.

Он. Будем надеяться, что там подают картофельное пюре. Я с ума схожу от картофельного пюре.

Сын. Ну, если тебе повезет…

Он. В больницах его дают всегда.

Сын (раздраженно). Это не больница.

Он. Нет большой разницы. Вот увидишь, что разница будет только в пюре. В том смысле, что здесь оно будет более противным.

(Сын поворачивается к нему спиной. Оглядывает стопки книг на полу).

Сын. И все эти книги?..

Он. Мои.

Сын. Это я знаю. Вопрос в том, что ты собираешься с ними делать?

15

Он. Я мог бы взять с собой часть.

Сын. Часть, конечно. А остальные? Что делать с остальными? Он (со скрытой просьбой). Я думал оставить их кому-нибудь… Сын. Кому?

Он (смущенно). Что?

Сын. Кому оставить?

Он (после трудной паузы). А себе вы не хотите взять?

Сын. Они очень старые.

Он. И что с того? Самые уважаемые книги всегда чуть старые.

(Сын продолжает смотреть с недоверием на связки пожелтевших книг).

Он (добродушно). Это не плавленые сырки, на них нет срока годности.

Сын. Когда они стареют, от них куча пыли, это я имел в виду. А у Симона аллергия.

Он. Аллергия на книги? (С ехидством). Действительно, неизвестно, кто держал их в руках.

Сын. Аллергия на пыль. А с аллергией лучше не шутить.

Он (внезапно уступая, словно будучи подавлен гнетущей усталостью). Ладно, можете продать их букинистам. В худшем случае, они заплатят вам по весу. Сын. Хорошо, посмотрим. Может, найдется свободное место в подвале.

Он. О, нет! Я не хочу, чтобы они сгнили в темноте. Уж лучше прилавок букиниста.

Сын. Как скажешь. Мне все равно.

Он (сухо). Я это знаю.

(Смотрят друг на друга несколько секунд, затем Сын отводит глаза в сторону. Видит открытый пустой чемодан, вещи, разбросанные по кровати и комоду). Сын. Ты еще не уложил вещи!

Он. Я ждал тебя. Хотел, чтобы ты проверил.

Сын. Проверил что?

Он. Чтобы я не взял с собой ничего запрещенного. Было бы ошибкой произвести плохое впечатление с самого начала.

Сын. Ты уже совершеннолетний и никто ничего тебе не может запрещать.

Он. А брючные ремни можно иметь с собой? Или они опасаются, что кто-то повесится?

Сын. Неостроумно.

Он. А мне фраза показалась смешной. Я бы засмеялся.

Сын. А я нет. По крайней мере, не в такой момент. Уже поздно. (Продолжает разглядывать вещи отца).

Он. Все в порядке? Все на месте? Может, слишком много нижнего белья?

16

Сын. Да, конечно, мне тоже кажется, что слишком.

Он. В моем возрасте трусов всегда недостаточно.

Сын. Сколько их здесь?

Он. Двадцать пар.

Сын. Двадцать?! Да там белье стирают дважды в неделю! Тебе достаточно… ну, семи пар!

Он. А если я сделаю лужу под себя?

Сын. Хорошо, согласен, возьми еще пару для надежности. Я говорю так из-за объема… Шкафы там есть, у каждого, естественно, свой, но они не такие вместительные, не как, скажем, у нас дома.

Он. Я помню, как в колледже, тысячу лет назад, мне тоже не позволяли привезти с собой больше пяти пар трусов. Сын. Это не колледж!

Он. Конечно, нет. Однако количеству трусов там тоже уделяли большое внимание.

Сын. Мне ничего не сказали о твоих трусах. Это я сказал, это была моя инициатива, мне показалось, что их слишком много. Слишком много трусов, слишком много носков, слишком много маек. Они тебе все не понадобятся, как мне еще тебе объяснить! Повторяю, там стирают вещи. И потом, если тебе что-то понадобится, довольно снять трубку и позвонить мне.

Он (преувеличенно скромно). Да ну, еще беспокоить тебя…

Сын. Ты что говоришь? Чем ты можешь меня обеспокоить?

Он. Не обеспокою?

Сын. Ну, конечно, нет!

Он. Тогда почему я уезжаю?

(Короткая пауза. Смотрят друг на друга).

Сын (с оттенком резкости). Потому что так решил ты.

Он. Ах, правильно! Я и забыл.

(Молчание. Сын вновь отворачивается к вещам)

Сын. Хочешь, чтобы я отложил немного твоих вещей?

Он. Да, да, сделай это, спасибо!

(Сын начинает перекладывать некоторые вещи обратно в ящики комода) Он (Ей). Ну, что ты скажешь?

Она. Я не думала, что он станет таким.

Он. Таким каким?

Она. Таким сухим.

Он. Он начисто лишен чувства юмора. Просто невероятно, насколько он отличается от нас с тобой.

17

Она. А тебя, как я вижу, забавляет дразнить его.

Он. Да, признаю. Он сильнее, чем я.

Она. Ты поступаешь плохо. Ему ведь тоже нелегко видеть тебя покидающим дом.

Он. Да, нет, ему просто неловко. Как тогда, когда он вынужден был отнимать собаку у детей. Единственная разница в том, что в том случае дети плакали. Она. Не говори так. Дети не могут понимать того, что сейчас происходит.

Он. Симону пятнадцать лет. Сдается мне, Моцарт в его годы уже сочинил пару симфоний. А Радигер написал «Дьявола во плоти». Она. А что делал Гете в твоем возрасте?

Он. Этого я не помню. Но могу поклясться, дела у него шли лучше, чем у меня.

(Пауза. Поворачивается к Сыну). Сейчас спрошу у него.

Она. О чем?

Он. О детях.

Она. Только не задирай его зря.

Он. Ты что, я деликатно. (Сыну). Дети дома?

Сын. Нет, гуляют с мамой. Вернутся после того, как мы уедем. Я предпочел, чтобы они не видели, как ты уходишь так… с чемоданом и вообще… Ты меня понимаешь?

Он. Разумеется, вопрос такта. (Пауза). А после что вы им скажете? Что дедушку утащил прочь огромный черный аист? Сын. Мы скажем, что ты уехал отдыхать.

Он. Отдыхать? Здорово! И куда я уехал отдыхать? Сын. В горы, в дом твоего коллеги по университету. Он. А кто это?

Сын. Ну… я не знаю.

Он. А если они тебя спросят? Надо быть точным.

Сын. Да нет, не спросят.

Он. А если они захотят отправить мне открытку?

Сын. Открытки пишет тот, кто на отдыхе.

Он. Тем хуже. Как я могу послать им открытку с гор?

Она. Не зли его.

Сын. Попозже мы скажем им правду. Когда они немного привыкнут, что тебя нет.

Он. А, вот как! Да, да, это правильно. (Пауза) И что вы им скажете?

Сын. Ну, мы им скажем, я думаю, что ты уехал жить на виллу… где еще много

других синьоров твоего возраста…

Он. Таких же маразматиков, как я.

18

Сын. Если ты хочешь продолжать в таком тоне…

Он. Нет, нет, прости. Мои шутки порой получаются грубыми. Ты уже должен был заметить, ты же меня знаешь.

(Пауза).

А дальше?

Сын. Что дальше?

Он. Мы остановились на синьорах моего возраста. Есть прекрасная вилла, так? И замечательные синьоры… Продолжай! Я не переношу, когда истории прерываются на середине.

Сын (осторожно). И ты, вместе с этими синьорами, чувствуешь себя хорошо… Он (восторженно). Ну конечно, просто превосходно!

Сын. Ты с ними ведешь долгие разговоры, потому что у вас много общих воспоминаний.

Он. Пять дней в Милане… Галька на берегу в Порта Пиа… Сын (резко). Да все, что ты захочешь.

Он. И от этого ребятам будет не так грустно. Больше того, они станут счастливы за своего дорогого дедушку, у которого все прекрасно. Мне кажется, идея гениальная!

Сын (пожав плечами). Другой у меня нет. Если хочешь, придумай лучше.

Он (после паузы, задумчиво). Почему бы вам не сказать им, что я умер?

Она. Прекрати!

Сын. Умер?!..

Он. Ну да, вырван зуб - исчезла боль! Подумай, сколько бесполезных слов можно сэкономить в следующие месяцы.

Сын. Извини меня, но по этой дороге я за тобой не пойду. (Продолжает укладывать чемодан).

Она. Ты делаешь ошибку, ведя себя так.

Он (простодушно). Почему? И как так я себя веду?

Она. Продолжаешь его подкалывать.

Он. Он не обращает на это внимания. Он невозмутим, как рыба. Она. Ты так разговариваешь с ним и в присутствии его жены? Он. Ну нет, в ее присутствии я обращаюсь с ним как с гением. (Молчание)

Она. Что она за человек?

Он. Она из тех, кто жалуется, что никак не может одолеть «Братьев Карамазовых». (Короткая пауза). Во всем остальном замечательная женщина. Самая подходящая для такого замечательного мужчины, как наш сын. Она. Только прекрати его дразнить, договорились?

19

Он. Да ты что, я его вовсе не дразню. (После паузы, Сыну). Там есть телевизор?

Сын (не оборачиваясь). Ты хотел бы, чтоб его не было?

Он. Цветной?

Сын. Ну конечно, естественно.

Он. 21 дюйм?

Сын. Вероятно.

Он. До какого часа разрешают смотреть?

Сын (поворачиваясь). Прошу, не начинай снова свою песню о запретах и разрешениях. Я повторяю тебе, это не колледж и не тюрьма. Он. Тогда что? Гостиница?

Сын. Своего рода гостиница, да.

Он. Разрешается принимать гостей в комнате?

Сын. Да, разрешается.

Он. И женщин тоже?

Сын. Конечно, почему нет?

Он. И трахаться?

Сын. Хотел бы я знать, почему я тебе отвечаю!.. Он. Ну вот, я так и знал. Трахаться не разрешают. Сын. Тебе что, очень хочется?

Он. Никогда нельзя сказать наверняка. Может со сменой обстановки… и потом, прекрасная вилла… парк с цветами… Сын. Там нет парка. Есть небольшой скверик. Он. Совсем никакого парка?

Сын. Никакого.

Он. Это стоило много денег?

Сын. Это стоило немного денег. С парком не было никаких вариантов. Во всех случаях, платишь ты. Если хочешь что-то подороже, мы можем попытаться найти подороже.

Он. Найти подороже! Что ты имеешь в виду? Найти подороже… Что тебе там, гостиница, что ли?

Сын. Там не гостиница. Это называется дом отдыха «Вилла Отрада»! Он. Похоже на название фруктового мороженого.

Сын. Послушай, какого дьявола ты не поехал осмотреть его со мной, вместо того чтобы сейчас доставать меня своими капризами. Я же просил тебя!

Он (миролюбиво). Я доверяю тебе. И я совсем не хотел доставать тебя никакими капризами. Если там есть телевизор, то нет проблем. Сын. Но ты же никогда не смотришь телевизор!

20

Он. Я смотрю его по ночам, когда ты спишь. Ночами показывают самые интересные фильмы.

Сын. Не думаю, что на «Вилле Отрада» держат телевизор включенным по ночам.

Он. Я бы мог иметь телевизор в своей комнате, персональный! Тем более, что я плачу.

Сын (смешавшись). Но это…

Он. Что это?

Сын. Боюсь, это не предусмотрено…

Он. Ты уже спрашивал?

Сын. Да.

Он. Черт!

Сын. Мне очень жаль, но именно это не разрешено.

Он. Ты посмотри! Не разрешено! К счастью, на этот раз ты сказал, не я! И не я опорочил первоклассный отель «Вилла Отрада»! (Короткая пауза). Гребаный отель! Отрада моих яиц! Самый настоящий говенный, задрипанный колледж!

(Молчание)

Сын (холодно). Я не верю, что ты смотришь телевизор по ночам.

Он. Что ты об этом знаешь? Ты спишь.

Сын. Я бы услышал. Моя жена услышала бы.

Он. Вы оба спите, как лемуры. И храпите, словно сурки! Или наоборот. Кто из них храпит, сурки или лемуры?

Сын. Ты не смотришь по ночам телевизор. Ты читаешь, слушаешь своего Баха, или спишь, как все нормальные люди.

Он. Ошибаешься. Я смотрю телевизор и ем мармелад. Руками!

Сын. Ты ненавидишь телевизор!

Он. Да, а смотреть фильмы мне нравятся!

Сын. Но ты не смотришь их по ночам!

Он. Давай договоримся вот о чем. Ты ничего не знаешь. Ты никогда ничего обо мне не знал. Ни чем я занимаюсь, ни о чем думаю, как днем, так и ночью! Сын. Как и ты обо мне!

Он (неожиданно миролюбиво). Возможно. Да, возможно. Разница лишь в том,

что я хотел бы знать…

(Молчание)

Сын. Послушай, папа, поговорим напрямую. Идея переехать в дом отдыха принадлежала тебе. Мне она, если быть откровенным, показалась благоразумной. Но если сейчас ты думаешь иначе, если ты не хочешь уезжать,

21

достаточно, чтобы ты это сказал. Я позвоню на «Виллу Отрада», скажу им, что они могут оставить себе задаток, и конец празднику!

(Молчание)

Она. Скажи ему. Скажи ему, что ты хочешь остаться здесь, с ребятами и с ним!

Скажи ему, что тебе грустно и что ты боишься! Скажи ему это!

(Короткая пауза)

Он (Сыну). Почему я должен менять свое решение?

Сын. В этом не было бы ничего дурного. Со всеми может случиться.

Он. Со мной такое не случается.

Она. Боже, какой глупец!

Сын. Хорошо. Я был бы тебе признателен, если мы посчитаем эту тему окончательно закрытой.

Он. Разумеется. Я вообще не понимаю, почему ты об этом заговорил.

(Сын возвращается к чемодану).

Она. Что ты за дурак!

Он (Ей, устало). Почему ты называешь меня дураком? Я что, по-твоему,

должен был с ним согласиться?

Она. Да.

Он. С произнесенным в такой манере? С таким отвращением и такой холодностью?

Она. Это была твоя последняя возможность.

Он. Нет, я не мог. Как бы там ни было, прав он: это лучшее решение. Для них лучшее. Немного помучаются угрызениями совести. В первые дни. Может быть, почувствуют себя неудобно, сидя за столом и видя мое пустующее место,

исладкое не полезет им в горло. Но потом, месяц-второй спустя, они об этом забудут и к ним вернется аппетит. (Короткая пауза). Хуже было бы иметь путающегося под ногами слабого и больного старика, ходячую рекламу смерти.

Согласись, для семьи молодых - это вредная вещь. Я не хочу, чтобы однажды мой внук нашел бы меня окоченевшим в кресле. Неплохая благодарность за то, что он мне давал почитать свои комиксы.

(Короткое молчание).

Она. Ты говоришь так, словно старость - что-то неприличное и грязное…

Он. Сегодня ее так и оценивают. Все говорят о любви к жизни, и все воруют и обманывают, чтоб им лучше жилось, но когда у них на шее оказывается старый человек, он вызывает у них отвращение.

(Короткая пауза).

Она. Значит ты это делаешь из любви к твоей семье? Из внутреннего благородства?

22

Он. А почему нет? Тебе так трудно представить, что мне доступны добрые чувства?

Она. Гордость входит в их список?

Он. А если и входит? Результат не меняется. Он целиком в их пользу. Можно ли осуждать меня за это? (Короткая пауза). Боже, какие глупости я говорю! Кому нужно осуждать меня? Меня, на которого всем наплевать! Она. Нужно тебе.

Он. Мне?!.. Нет! Возможно, тебе.

Она. Вот это, и впрямь, глупость. Меня не существует. Это ты сам себя осуждаешь.

(Молчание).

Сын (бросает взгляд на мусорную корзину. Сует в нее руку и достает коробку со суппозиторными свечами). Ты опять выбросил свечи.

Он (раздраженно). Я тебе уже сказал, что отказываюсь засовывать свечи в свою задницу! Я сопротивлялся этому почти восемьдесят лет и не вижу причины уступать сейчас.

Сын. Тогда возьми хотя бы таблетки.

Он. У меня от них болит желудок.

Сын. Ах, да… там же будет, кому тебе их поставить.

Он. Что значит: будет, кому тебе их поставить?

Сын. Ну, если ты не захочешь этого делать, об этом позаботится медсестра. Он. По-твоему, я должен позволять делать это женщине? Сын. Они найдут мужчину.

Он. Скорее смерть!

Сын. Тогда объясни мне, как они должны лечить тебя?

Он. Пусть делают мне инъекции, если пожелают. Ставят капельницы.

Сын. Два раза в день?

Он. А почему нет?

Сын. У тебе затвердевшие вены.

Он. Пусть точат иглы.

Сын. Иглы не точат. Иглы и так острые.

Он. Я хорошо это знаю. Но мне на это плевать!

Сын (выбрасывает коробку со свечами в мусорную корзину). Они сами найдут, как решить проблему.

Он. Правильно. Тем более, что за все плачу я, разве не так?

Сын. Так.

Он. И как ты представляешь себе, что они могут поставить мне свечку вопреки моему желанию? Будут сечь меня хлыстом?

23

Сын. Не думаю, что они используют такие методы. Хотя лично я считаю, что в твоем случае они были бы оправданы.

Он. Сожалею от всего сердца, что никогда не хлестал тебя в детстве.

Сын (подходит к нему). Ты можешь заняться этим сейчас, если хочешь.

(Наклоняется к нему). Можешь,если тебе так необходимо.

(Смотрят друг на друга несколько секунд).

Он. Нет, это не принесло бы мне никакого удовлетворения. И больше походило бы на ласку (ласково шлепает его по щеке кончиками пальцев).

(Мгновение замешательства. Любовь, которую Он не хочет показывать.) Он (Ей, не оборачиваясь). Почему ты так на меня смотришь?

Она (иронически). Потому что ты выглядишь глупо, стесняясь себя. Он (смущенно). Стесняясь себя? С чего ты взяла? Она. С того, что ты взволнован.

Он. Это только секунда. Кто может избежать таких секунд… Она. Это не грех.

Он. Нет, это слабость.

(Сын оборачивается, держа в руках альбом с фотографиями).

Сын. Это?..

Он. Что это?

Сын. Фотоальбом…

Он. А я не могу взять его с собой?

Сын. Конечно, можешь. Я только хотел спросить, должны ли мы его брать. Он. Не войдет в чемодан?

Сын. Если мы уложим в него все твои трусы, думаю, в него уже ничего не поместится. Необязательно его засовывать в чемодан. Он. Я могу понести его в руках.

Сын. Конечно, конечно. Нет проблем. Мы же поедем на машине.

Он. Ты можешь мне его дать? Дай, пожалуйста!

Сын (протягивает ему альбом). Держи.

(Он с нежностью переворачивает страницы альбома. Сын рассеянно следит за этим взором, стоя у него за спиной).

Он. Здесь так много фотографий твоей мамы.

Сын. Она была очаровательна, правда?

Он. Она была великолепна!

Сын (показывая на фотографию). Здесь вы совсем молодые… сколько вам лет? Он. Ей девятнадцать, мне двадцать четыре. Мы познакомились за неделю до этого… и я уже тогда решил, что хочу с ней прожить свою жизнь… Сын. Черт возьми, какая скорость!

24

Он. Эту фотографию сделал бродячий фотограф. Знаешь, один из тех, которые

накрывают голову и аппарат черной накидкой, когда снимают, а у аппарата

деревянная тренога…

Сын. Их уже и не видно больше.

Он. Естественно, сегодня их уже не существует. Уже тогда они были редкостью.

Потому мы и захотели сфотографироваться у такого.

Сын. Фото немного потемнело.

Он. Просто в тот день шел дождь, и дело было вечером. (Пауза) Видишь эту маленькую клумбу за нашими спинами?

Сын. Я вижу только пятно. Но раз ты говоришь, что это клумба, я тебе верю.

Он. И был еще голубь… (Задумывается).

Сын. Голубь? Где, на клумбе?

Он. Нет. Он был на асфальте… Точнее, лежал в грязной луже…

Сын. Принимал ванну…

Он. Нет, он умирал.

Сын. Умирал? Отчего?

Он. Не знаю. Может, его сбила машина. Или был болен.

(Молчание).

Сын. И что было дальше?

Он. А дальше твоя мама остановилась посмотреть на него. Он был весь мокрый и медленно шевелил крыльями. Он походил на липкий сероватый комок. У меня, по правде говоря, он вызывал отвращение. А она опустилась на колени, осторожно взяла его в руки и отнесла на клумбу. Пусть, по крайней мере, умрет на траве, сказала она. (Пауза). Вот в этот момент я и понял, что хочу прожить с ней всю мою жизнь.

(Короткая пауза).

Сын (немного стесняясь отцовских эмоций). Красивая история.

Он. Да, твоя мама сделала много красивого, потому что сама была красивым человеком!..

Сын (показывая на фотографию). Это я?

Он (вглядывается). Да, это ты.

Сын. Сколько мне здесь?

Он. Семь… или нет, шесть…

Сын. Какой надутый вид у меня!

Он. А ты никогда и не вел себя просто и естественно.

Сын (возвращаясь к чемодану). Очень любезно с твоей стороны.

Он (с улыбкой). У каждого свой характер. Хотя при всем при том, ты был славный мальчуган. Всегда смотрел в рот взрослым.

25

Сын. Ах, да, такой маленький имбецил.

Он. Не наговаривай на себя. Туго соображал и слегка заторможен, это да.

(Смеется).

Сын. Чему ты смеешься?

Он. Так, ничему особенному. Воспоминаниям…

(Сын поворачивается к нему спиной, занимаясь чемоданом).

Она. Зачем ты его высмеиваешь?

Он. Я не высмеиваю. Так оно и было на самом деле. Ты разве не помнишь, каким придурком он был. А уж самоуважения преисполнен, будто он маленький пенсионер.

Она. Он был счастлив… что в этом плохого?

Он. Нет, это не походило на счастье! Это больше походило на тупое довольство.

И всегда действовало мне на нервы.

Она. Это было заметно.

Он. Я не собирался говорить ему гадости. Я только хотел выяснить, существует ли что-нибудь, что могло бы вывести его из себя. Он же все-таки человеческое дитя!

Она. Можно было найти более мягкую форму.

Он. Я уже был мягким, и даже деликатным, когда мы решили ввести его в курс дела… в общем, когда хотели открыть ему… (Умолкает). Она. …тайну его рождения…

Он (рассмеялся). Слушай, а как все было в деталях? Я уже очень плохо помню

эту историю. Был какой-то летчик, да?...

Она. Да, отважный летчик, женатый на моей лучшей подруге. От этого союза и родился мальчик. Но почти сразу же летчик был сбит в героическом бою с противником.

Он. Каким противником?

Она. Понятия не имею. Мы тогда так и не узнали. В те годы вроде и не было никаких противников.

Он. А она? Она, мне кажется, тоже умерла?

Она. Да, его мать - моя самая близкая подруга тоже умерла.

Он. А как она умерла?

Она. Ну… умерла и все.

Он. Может, не перенесла?

Она. Да, не перенесла. Она умерла от горя. Он. И бедный малыш остался сиротой… Она. Сиротой в два месяца. Он. А бабушки и дедушки?

26

Она. Никого. Они умерли раньше.

Он. Дяди, тети, зятья, кузены?..

Она. Все умерли.

Он. Сплошное кладбище!

Она. Никто на свете, кто мог бы о нем позаботиться…

Он. Единственная перспектива – приют. Сиротский дом с монахинями.

Она. Почему именно с монахинями.

Он. А без монахинь что за сиротский дом? Они создают атмосферу, эти

неприступные    черно-белые    мамаши,  медленно  скользящие  по  длинным

коридорам и стылым комнатам…

Она. Именно там, в стылом сиротском доме монахинь, мы его и отыскали…

Он. Свернувшимся клубочком в углу комнаты… Она. Мы принесли его в наш дом и усыновили… Он. Из уважения к памяти мужественного летчика…

Она. И памяти моей несчастной подруги, умершей от горя… (Молчание).

Он. Какая трогательная история.

Она. А когда мы решили признаться ему, он принялся безутешно рыдать…

Он. Боже, как я ненавидел себя за это…

Она. Да, нам было стыдно…

Он. И как сильно я любил его в эту минуту…

Она. Нам никак не удавалось успокоить его…

Он. И он не хотел больше верить нам, когда мы ему поклялись, что он наш

сын…

Она. Детский психолог велел бы нас расстрелять.

Он. Мы заслуживали этого.

(Короткая пауза)

Она. Правда в том, что мы постоянно слегка подшучивали над нашим сыном. Он. Правда в том, что мы подшучивали и над самими собой и над всем миром. Мы не могли без этого обходиться. Это был наш способ ощущать себя единой семьей. И вовлекли его в нашу игру, едва он стал частью нашей семьи. Он был третьим мушкетером!

Она. Бедный мушкетер, рекрутированный силой. (Пауза. Улыбается.) Он немного заикался, помнишь?

Он. С ним это случается и сегодня.

Она. Правда?

Он. Да. Когда волнуется. Редко, потому что он почти никогда не волнуется. Но когда это происходит, он заикается. (Короткая пауза). И тогда становится

27

очень смешным. Он напускает на себя обидчивый вид, как если б кто-то

сыграл с ним глупую шутку, от которой он не может защититься, словно

ребенок, каким он был когда-то, тянет его за рукав в глубины детства…

Она. Тебе нужно сказать ему.

Он. Что?

Она. Что ты его любишь.

Он (пожимает плечами). В этом нет необходимости. То что отцы любят своих детей, само собой разумеется.

(Сын закончил укладывать вещи и закрыл чемодан).

Сын. Я закончил.

Он. Браво!

(Молчание).

Сын. Если ты забыл что-нибудь, я потом могу привезти тебе это.

Он. Нет проблем.

(Молчание).

Сын. Едем?

Он. Сейчас. (Поднимается, сжимая фотоальбом в руках) Сын (подает ему пальто). Надень пальто. (Помогает ему) Он. Спасибо.

Сын (поднимает чемодан). Я отнесу в машину.

(Молчание. Он останавливается посреди комнаты)

Я подожду тебя внизу. Только не задерживайся надолго… (собирается выйти). Он. Послушай!

Сын (оборачивается). Да?

Он. Я должен сказать тебе одну вещь, прежде чем мы уйдем отсюда. Мне очень жаль, но я обязан сказать это.

Сын. Мы можем поговорить в машине.

Он. Нет, такие вещи не говорят в машине. Я должен сказать тебе здесь, в нашем доме, и раз и навсегда покончить с этим.

Сын (ставит чемодан на пол). Хорошо, слушаю.

(Молчание).

Ну так что?...

Он. Это так трудно, прости…

Сын (начинает волноваться). Ну, в чем дело?

(Он опускает голову).

Я спрашиваю, в чем дело?

28

Он. Ты помнишь, однажды… много лет назад… ты еще был ребенком… твоя

мама и я рассказывали тебе историю об одном летчике… который был твоим

настоящим отцом…

Сын. Ах, это! Эта дурацкая шутка!..

(Молчание).

И что дальше?

Он. Это была не шутка.

Сын. В каком смысле не шутка?

Он. Это не была шутка. Это была правда. Мы хотели сказать тебе… мы посчитали это правильным… прежде всего из-за твоего отца, который погиб, так и не узнав о твоем рождении… и твоей матери, которая была самой близкой подругой … ну, в общем… мамы… Но тебе стало так больно… ты так плакал, что сердце разрывалось… и тогда… нам не хватило мужества рассказать тебе все до конца… мы тебя едва успокоили, мы сказали тебе, что это была шутка, просто глупая шутка… мы договорились с мамой, что обязательно расскажем тебе все, когда ты станешь старше… но… видишь… именно это оказалось ошибкой… потому что шло время, и сказать об этом было все труднее… В конце концов мы решили не говорить тебе этого никогда… все хорошо было и так… потому что какое значение имело то, что ты стал нашим сыном с помощью акта об усыновлении?.. Мы никогда не верили во весь этот вздор о зове крови и прочей чепухе… Она. Он сошел с ума!

Сын (белый, как гипс). Ты с ума сошел!

Он. К сожалению, я никогда не был в таком ясном уме за всю свою жизнь. Сын (голосом, срывающимся от волнения.) То есть… ты хочешь сказать, что я не твой сын и не сын моей мамы? Ты сказал это… Он. Именно это я и сказал.

Сын (садится). Но это невозможно!.. Невозможно, чтобы я до сих пор об этом не знал!.. Не сказать за столько лет… Прости меня, но такие вещи я обязан был знать… (Начинает заикаться). Рано или поздно, такие вещи все равно становятся известными!

Он. Если ты попросишь, чтобы об усыновлении никто не знал, то об этом никто и не узнает. Монахини уничтожили все бумаги.

Сын (сжимает виски руками). О, Боже!.. О, Боже мой!..

Он. Почему это тебя так трогает? Какое значение это может иметь сегодня? Мама умерла… я ухожу… ты уже взрослый мужчина, у тебя своя семья…

29

Сын (заикаясь). Ты хочешь, чтобы меня это не трогало? Я что, должен на это начхать, по-твоему?... Должен просто посмеяться? (Тихо плачет. Длинная пауза).

Он. Почему нет? Тем более, что это всего лишь шутка.

Сын. Шутка?!..

Он. Значит она потрясла тебя до глубины души… Точно так, как сорок лет назад. Клянусь, мне даже голову не могло придти, что ты опять попадешься на ту же удочку!

(Сын смотрит на него потрясенно).

Он (весело). Ты всегда был моим сыном. Тебя это не устраивает?

(Молчание).

Сын (медленно роняя слова). Все это низко.

Он. Может, ты в чем-то и прав.

Сын (поднимается). Как тебе не стыдно развлекаться таким образом?

Он. На самом деле меня это развлекает меньше, чем ты думаешь. Признаюсь тебе, что на самом деле я испытываю угрызения совести, такие же, как много лет назад. Я не перестаю удивляться твоим реакциям. То ты кажешься бесстрастным, словно глубоководная рыба, то вдруг у тебя начинают литься слезы. Да, я испытываю угрызения совести.

Сын (продолжая заикаться). Я должен тебе посочувствовать?

Он (с ласковой усмешкой). Ты вновь стал заикаться.

Сын. Чихать я хотел на это!

Он. Так с тобой было в детстве, ты помнишь?

Сын. Это мое дело.

Он. Прости меня.

Сын (с сарказмом). Простить тебя?

Он. Если ты простишь меня, я прощу тебя.

(Молчание. Смотрят друг на друга)

Сын. Ладно, я прощаю.

Он. Вот и отлично. (Пауза. Смотрит на Сына). Ты все-таки у меня простофиля. Тебе известно об этом?

Сын (чуть слышно). Да.

Он. Ладно. (Пауза). Мы можем идти?

(Сын устало кивает. Вновь поднимает чемодан, стоит, глядя на отца).

Он (вежливо). Иди вперед, я тебя догоню.

(Сын выходит с чемоданом, оставив дверь открытой. В комнате остаются Он и Она. Молча смотрят друг на друга).

Он. Ну вот и все… Прощай…

30

Она. Прощай.

(Пауза)

Он. Я могу включить тебе музыку, хочешь?

Она. Спасибо.

Он. Луи Армстронга?

Она. Баха.

(Он включает проигрыватель и ставит диск. Звучит музыка Баха «Bete aber auch dabei» из кантаты BVW 115.

Он в последний раз обводит взглядом комнату. Идет к двери, оборачивается к

Ней, жестом прощается и выходит.

Постепенно темнеет).

31

2

В темноте звучит Адажио из Скрипичного концерта E dur BWV 1042/ Зажигается свет: огромное пустое помещение – мансарда «Виллы Отрада». Вдоль стен спинки от старых кроватей, металлические сетки, поломанные стулья - хлам, вычеркнутый из обращения, скопившийся за многие годы.В углу чугунная раковина в пятнах кальция, из крана капает вода. Под раковиной ржавая лейка.

Посреди комнаты, два стула напротив друг друга, протертые от пыли. И это не единственное свидетельство недавнего присутствия здесь человека: в паре метров от стульев на полу стоит жестяная банка с веткой базилика, зеленой и пышной.

Сквозь мансардное окно падает робкий свет зимнего полдня.

Дверь комнаты открывается, и входит Он. Быстро оборачивается, словно опасаясь, что его увидят, и плотно закрывает за собой дверь, стараясь не шуметь. На нем вытянутые на коленках, поношенные брюки и шерстяной кардиган, тоже поношенный, растянутый и бесформенный. На голове наушники, провод от которых заканчивается в оттянутом кармане кардигана. Там явно портативный магнитофон. Подмышкой Он сжимает свой фотоальбом. Направляется к банке с базиликом, волоча ноги. Он еще более постарел.

Фоном звучит музыка.

Он. А вот и я (наклоняется над растением и улыбается ему). Ты, наверное, подумал, что я больше не приду, скажи правду. (Выпрямляется). Я был простужен. И меня держали в кровати два дня. Тридцать восемь и пять. Этим утром я почувствовал себя лучше. Тридцать семь и пять. И я сбежал из своей комнаты, чтобы навестить тебя. (Лукаво усмехается). Если б меня заметили, задали бы жару!

(Поднимает банку с растением, взглядом ищет на полу наиболее светлое место).

Сегодня больше солнца… (Ставит банку на пол, смотрит, сдвигает на несколько сантиметров). То появляется,то исчезает… (Сдвигает еще немного. Выпрямляется. Поднимает голову к окну). Или его нет?..Трудно понять.Надобы помыть стекло, совсем тусклое. (Пауза) Тусклое стекло, тусклый свет… Солнце, если даже если и есть, не может сюда проникнуть. (Пауза). А это значит, что сейчас конец месяца. К концу месяца все стекла становятся тусклыми. И не только в мансарде, у нас тоже. На этажах, в коридорах, в комнатах… даже в кабинете директрисы. Очень демократичная женщина, кстати. (Пауза). А в начале месяца, наоборот, стекла моют, и видно солнце. И

32

тогда все сияет в нашем лесном доме… (Смотрит на растение). И все славные

растения,  вроде  тебя,  пропитываются  светом  и  очень  этим  довольны.

(Улыбается). Так что потерпи еще немного,вопрос нескольких дней. (Пауза) А

пока попьем водички…

(Идет к раковине, берет лейку и наливает в нее воду. Возвращается к растению, поливает его. Потом ставит лейку на один из стульев, сам садится на другой, кладет альбом на колени. Смотрит в пустоту).

Некто был осужден на смерть и ожидал в своей камере, когда придет день исполнения приговора. Ему было известно, что это должно произойти через месяц. То есть оставалось тридцать дней. Человек знал, что это немного, и мучился этим в ожидании смерти. Но в виду непредвиденных обстоятельств бумаги, необходимые для осуществления казни, пришли быстрее, намного быстрее, чем обычно. В пять утра, было еще холодно и темно, в камеру смертника вошел директор тюрьмы и тронул его за плечо. В чем дело, спросил смертник, приподнимаясь на локтях. Приготовься, сказал директор, казнь состоится через три часа. Человек, толком не отошедший еще ото сна, отказывался в это поверить. Он начал протестовать, говоря, что казнь должна состоятся через месяц. Окончательно проснувшись, он понял, что выхода нет, перестал возражать и умолк. Сказал только одну фразу: все это так неожиданно и так мучительно. И после уже не открывал рта. (Пауза). В этот самый момент он, наверное, подумал, каким огромным и завидным счастьем было бы еще пожить один месяц в камере, в компании паука и маленького растения в жестяной банке. (Пауза). Вот почему я, когда какая-нибудь добрая душа спрашивает меня, счастлив ли я, отвечаю: да, конечно, я счастлив.

(Поднимается на ноги, пробует пальцем землю в банке, берет лейку со стула и опять поливает растение. Ставит лейку на пол и садится на другой стул). Это базилик. (Пауза). В нем нет ничего особенно красивого. Он просто зеленый и душистый. (Пауза) Мне нравится его запах. Так пахнет молодость. (Пауза). Вот цветы, те пахнут старыми увядающими синьорам. А базилик – нет. Он мальчик и быстро растет. Я думаю, будь у меня терпение не сводить с него глаз, мне бы удалось увидеть, как он растет. Два дня назад он был таким… (Рукой показывает высоту растения).

Иэто в конце месяца, при слабом свете. (Довольным голосом). А через несколько дней, когда стекла помоют, он вырастет вот таким. (Показывает рукой). А еще через пару месяцев станет почти деревом. (Пауза).После чегорасцветет белыми цветами - и умрет. (Пауза). Потому что базилик живет не больше одного сезона. (Пауза). Я себя часто спрашиваю, а не выбрал ли я его из эгоизма, потому что не хочу, чтобы он пережил меня. (Пауза). Но нет, мне не в

33

чем себя упрекнуть, я поливаю его каждый день, переставляю на свет… Каждому свое время.

(Музыка прекращается).

Закончилась. (Снимает наушники, вешает их на шею). Надо перевернуть кассету. Это легко. (Достает из кармана магнитофон и ставит кассету на другую сторону). Вот и все.Сейчас можно послушать другую музыку. (Кладет магнитофон, не включая, в карман). Мне его подарил мой сын.Он сказал:разуж ты оставляешь дома свой стереокассетник, будет справедливо, если я дам тебе что-то взамен. (Пауза). У моего сына обостренное чувство справедливости. (Пауза).Во всяком случае,эта безделушка очень удобна.Ее все время можноносить с собой, и когда захочется, слушать музыку. Достаточно нажать на кнопку и надеть наушники. По правде говоря, я не люблю слушать музыку в наушниках. Музыка должна парить в воздухе. (Пауза). Но ко всему привыкаешь. К наушникам… к подгузникам… к свечкам в задницу. (Пауза). Мне их ставят дважды в день. Как правило - медсестра, а иногда медбрат. К такому тоже привыкаешь. (Ухмыляется). С директрисой не пошутишь! Она – власть! Она управляет подгузниками, свечами и клистирами согласно должности и предписанию. (Пауза). Когда я сюда прибыл, я думал, что буду поплевывать сверху на директрису и на весь персонал. Я считал, что «Вилла Отрада» будет у меня в кармане. (Пауза). Я оказался самонадеянным, как все новички. (Пауза). Однажды ступив сюда, ты начинаешь чувствовать себя таким одиноким, как никогда прежде. Потому что ты больше ничего не значишь, ты больше никто. Потому что твое прошлое словно никогда и не существовало и ничем не выделяет тебя среди остальных. Ты всего лишь один из многих обитателей «Виллы Отрада» и тебя оценивают не по тому, что ты знаешь, или что ты сделал в жизни, но единственно по способности самостоятельно выпить бульону или сходить в туалет, не обделавшись. (Пауза)

Итогда тебя охватывает паника, потому что ты понимаешь, что без одобрения тех, от кого ты зависишь, ты будешь просто отброс. (Пауза). Так же было в колледже. Там тоже твое прошлое ничего не стоило, и ты должен был завоевывать свое место под солнцем и отстаивать свои права. (Пауза). Правда,

втот раз было легче. Среди сверстников ты сразу же обрастал сообщниками, и не существовало директрис, которых ты не мог бы обольстить улыбкой или парой любезных фраз. Потому что ты был молод и обаятелен и нравился многим. (Пауза). А теперь тебе не обольстить даже уборщицу туалета. (Пауза).

Итогда, если ты хочешь существовать, если хочешь занимать достойное место в небольшом обществе «Виллы Отрада», тебе не остается ничего другого, как согласиться с подгузниками, клистирами и свечами и без удержу вымаливать

34

благосклонные взгляды директрисы… День добрый, синьора директриса, вы видели, какое сегодня прекрасное солнце? (Пауза). Но и к этому тоже привыкаешь. Человек привыкает ко всему.

(Встает, передвигает жестянку с базиликом на несколько сантиметров, пересаживается на другой стул, с альбомом на коленях).

Авсе же с наушниками очень удобно. С ними я хожу, утопая в музыке, и не слышу ничего другого. Я спокойно могу думать о своей жене. (Пауза). Я больше с ней не разговариваю, потому что не хочу, чтобы она оказалась здесь, в этих стенах. Не только потому, что здесь так ужасно, это понятно. Человек, как я уже сказал, привыкает ко всему. Просто я знаю, что ей все это не понравилось бы. Потому что она слишком молода. А старики, когда собираются вместе,

могут напугать до смерти любого. (Пауза). Мне тоже сначала было страшно. Они показались мне ужасными. Но они были всего лишь грустными. А когда они веселы, они кажутся всего лишь сумасшедшими. (Пауза). Все написанное на лице старика приобретает другой смысл. Худший. Но это не вина стариков. Они не виноваты в том, какими их видят другие.

(Открывает альбом. Переворачивает страницы. Останавливает взгляд на одной фотографии).

Походный завтрак. Под Тофаной. (Пауза). Сколько цветов было тем летом! Мне было… тридцать пять?.. Или тридцать шесть? (Пауза). У меня определенно счастливый вид, я определенно был счастлив. (Пауза). Сегодня, когда я думаю, что счастлив, я определенно таковым не являюсь. (Пауза). Жизнь действительно безумна. Бог Отец, если бы он существовал на самом деле, должен был бы родить нас завернутыми в страничку инструкции по употреблению.

(Листает альбом. Неожиданно замирает и поднимает голову, словно прислушиваясь к чему-то).

Мне не нравится здешняя тишина. Это еще одна причина, по какой я всегда хожу с наушниками. Потому что на самом деле это не настоящая тишина. Какая бывает, например, в горах, в пустых церквях или на летних кладбищах. Это неестественная тишина. Если прислушаться, под ней слышен некий шумовой фон, глухой и постоянный, что-то вроде шороха, который иногда доносится как будто из соседней комнаты, а иногда как будто издалека, из какой-то дальней комнаты, всеми забытой. (Пауза). Это подошвы стариков, шаркающие по полу. Подошвы стоптанных тапок, потому что здесь в помещении туфли запрещены: они приносят грязь внешнего мира и царапают полы. И потому все старики «Виллы Отрада» ходят взад-вперед шаркая, словно мириады муравьев в тапках, словно безработные муравьи.

35

(Встает, делает несколько шагов, останавливается, слушает. Опять делает несколько шагов, останавливается и слушает).

Плюс все их фантазмы. Каждый старик таскает за собой свиту призраков. И они тоже шаркают, как подошвы стариков. Каждый призрак неотступно следует за своим хозяином, ступая шаг в шаг с его тапками, и производит этот фоновый шум, этот шорох, скрывающийся за тишиной. (Пауза). Хотя шорох призраков более мягкий, более протяжный, словно шелковая занавеска колышется, а ты отличишь его от шарканья тапок потому, что он не производит этого мелкого, неприятного шлепанья о линолеум пола. (Пауза).

Иночью тоже нет настоящей. Старики спят и не шаркают больше ногами. А их призраки вполголоса переговариваются между собой. Они стараются делать это так тихо, что сказать, что вам удается расслышать их разговоры или что они вас беспокоят этим, было бы неправдой. И все равно, тишина не такая, не настоящая. Потому что из стен начинают исходить звуки, очень странные и как будто неземные. (Пауза). Это голоса мертвых, которые поют в водопроводных трубах. Это все те, кто умер здесь, на вилле. Они больше не испытывают грусти и выражают свое облегчения, потому что наконец веселы без признаков сумасшествия. (Пауза). У каждого своя песня, и все звучат одновременно, расслабляя и гипнотизируя, это похоже на восточные заунывные песнопения. (Пауза). Я сплю хорошо, когда мертвые поют в водопроводных трубах, и сны тогда мне снятся младенческие и умиротворяющие.

(Замирает, задумывается на некоторое мгновение).

Старого Нидера, напротив, мучили кошмары, и он каждую ночь кричал во сне. (Пауза).Это очень странно,потому что,когда он просыпался,он производилвпечатление человека самого смиренного в мире. Он всегда находился в превосходном настроении и каждому улыбался во весь свой беззубый рот. Он был очень щедрый, и когда ему доставляли домашние сладости, он делил их на маленькие равные части, выкладывал металлическую фольгу, отправлялся по комнатам и всем предлагал их. (Пауза). Старик Нидер любил всех окружающих, и они отвечали ему тем же, потому что он всегда был готов их выслушать. Конечно, он не все понимал из того, что они ему рассказывали, и не был способен ответить им в том же духе или дать им совет. Но другим старикам было достаточно видеть, как он слушает их с широко распахнутыми глазами, исполненными доброты и внимания. Они испытывали удовлетворение от одного его вида. Днем старик Нидер жил в гармонии со всем миром. Но по ночам ему снилась кошмары, и он кричал от ужаса. (Пауза). Ему давали успокоительные, они ему не помогали. (Пауза). Не исключено, что

36

ему помогло бы лечение у психоаналитика. Я           знал такие людей, которые

утверждали, что они вылечились у психоаналитика.            (Пауза).Может,в его

прошлом были какие-то травмы и какая-нибудь нить жизни завязалась узлом.

(Пауза).У человека в восемьдесят четыре года прошлое тянется из такого

далека и до того запутано! И где же найдешь психоаналитика, который

отважился бы отправиться за тридевять земель? Вернее всего, он сказал бы,

что лечение займет много лет и что оно этого не стоит. (Пауза). В конце концов,

старика Нидера были вынуждены удалить отсюда, потому что он не давал

никому спать своими криками. (Пауза).  Никто не знает, куда его отвезли…

может, в такое место, где все кричат точно так же, и на них на него никто не

обращает внимания…

(Садится. Листает альбом. Останавливается на следующей фотографии).

Отпуск в Шотландии. Экскурсия на озеро Лох-Несс. (Пауза). Какое яркое солнце было в тот день! Просто ослепительное! Вода в озере так искрилась, что на нее невозможно было смотреть. Приходилось щуриться. Может, поэтому многим казалось, что они видели вдали знаменитое чудовище. В игре яркого света и тени любому может привидеться все, что угодно. Так же, как в облаках. (Пауза).

Вместечке каждый утверждал, что хоть раз видел это чудище. В пивнушке, где мы завтракали, было полным-полно пьяниц, и любой из них за гроши готов был рассказать тебе о том самом случае, когда он в одиночку вышел на своей на лодке, ничего не подозревая, и неожиданно, метрах в ста от него, вода забурлила и начала дымиться. (Смеется). Представьте себе, краснорожий монстроподобный пьянчужка рассказывает тебе о монстре. (Пауза). А этот монстр, наверное, потом малышам своим рассказывал, как однажды всплыл на поверхность, ничего не подозревая, и метрах в ста от себя увидел плывущую лодку, а в ней краснорожее, дурно пахнущее чудовище … (Качает головой). Все относительно в этом мире.

(Молчание).

Астарик Кафьеро сделался пьяницей. (Пауза). Он, разумеется, не пил здесь, на вилле, здесь это категорически запрещено. Он накачивался в барах по соседству. Поскольку ноги у него еще хорошо ходили, и он каждое утро отправлялся на прогулку. Гулял мало, потому что прямиком топал в ближайший бар и возвращался через час, пьяный в стельку. Когда-то он был преподавателем литературы, как и я. А пил, потому что был влюблен и стеснялся этого. (Пауза). Он влюбился в свои семьдесят девять лет в нашу медсестру, которой было пятьдесят один. (Пауза). Мы, те, кто занимался изучением классической литературы, последние романтики на этой земле.

37

(Пауза). Она была некрасива:худая,с острым,грубым лицом.И,как я знаю,предоставляла свои костлявые прелести за плату любому обитателю «Виллы Отрада». (Пауза). Я часто задавался вопросом, чем они могли с ней заниматься? Может, только разглядывали ее и все. Зря они это делали. Потому что после становились мрачными и замыкались в себе. (Пауза). Но только не Кафьеро! Он был романтичный экс-профессор литературы, а эта тощая, пожилая потаскуха была его Дульцинеей. Я уверен, она высосала из него кучу денег за обещание не отдаваться больше другим и читать Флобера. Но она была жадной и лживой и продолжала демонстрировать свои отвисшие титьки старикам и глотать комиксы. (Пауза). В конце концов, наша директриса узнала

оее подвигах, обнажила свою огненную шпагу и изгнала ее отсюда. И была таким молодцом, что прежде заставила вернуть все деньги, которые она вытянула у постояльцев нашего дома. Но старик Кафьеро отказался брать назад свои деньги. Он был слишком гордым, чтобы признаться в том, что платил своей Дульцинее. (Пауза). Все хорошо, что хорошо кончается. (Пауза).

Однако для Кафьеро все закончилось плохо. Оставшись один, он загрустил и запил по черному. Он уходил по утрам, возвращался, едва держась на ногах, запирался в ванной и рыдал. Кто бы мог подумать, что он будет там запираться и рыдать так громко, что всем будет слышно. (Пауза). В одно прекрасное утро он не вернулся. Его сбил мотоциклист, когда он переходил дорогу. (Пауза). Для стариков и кошек переходить через дорогу смертельно опасно. (Пауза). К тому же, Кафьеро был мертвецки пьян. (Пауза). Но интересно и то, что мотоциклист, который его сбил, тоже был пьян. Больше того, газеты писали, что пьяным был только он, потому что Кафьеро умер от пролома черепа, и сделать анализ на содержание алкоголя в его крови никому даже в голову не пришло. (Пауза). Мы-то, обитатели «Виллы Отрада», хорошо знали, что в этот час утра он не мог не быть пьяным. Но все словно сговорились, и никто его не выдал. Молодой мотоциклист был осужден за непреднамеренное убийство без смягчающих вину обстоятельств. Все старики подумали: так ему и надо! К двадцати годам мог бы уже научится ездить на мотоцикле! (Пауза). Да, он был совсем мальчик. Он признался на суде, что напился от отчаяния, оттого что его бросила невеста. (Пауза). Надо же, старику, который хотел умереть от любви, помог сделать это влюбленный мальчишка. (Пауза). И я был за него счастлив.И сам Кафьеро был бы счастлив,потому чтодля профессора литературы и представить невозможно более литературной смерти, чем эта. (Пауза). По ночам я слышу, как он тоже поет в водопроводных трубах, присоединяясь к хору других умерших. Мне легко его узнать по голосу. Он у него сиплый и булькает от постоянного пьянства.

38

(Сидит некоторое время, задумавшись, затем вновь переворачивает страницы альбома).

Наш сын в десять лет. Мы отмечаем его день рождения. Показываем фильм «Золушка». Фильм о волшебстве. Там про то, как сбывается всё, что ты себе желаешь…достаточно произнести магическую фразу: бибиди бобиди бу! (Пауза).Ах,если б все было так просто! (Пауза).Двенадцать ребятишек,рассевшихся на полу, с физиономиями, перемазанными тортом. (Пауза. Подносит альбом поближе к глазам). И…двадцать четыре родителя. (Пауза).Кто знает, может быть, я единственный оставшийся в живых. (Пауза). Какое захватывающее зрелище - фотографии умерших! Эти беззаботные лица людей, которые жили когда-то, запечатленные в тот момент их жизни, когда они и думать не думали, что наступит день – и их не будет. (Пауза). В них есть что-то трогательное… и беззащитное. (Пауза). Двадцать четыре родителя… А сейчас, не исключено, что двадцать четыре голоса поют свои песни в водопроводных трубах каких-то домов. (Пауза). Но здесь они еще живы и веселы и гордятся своими чадами, хмельными от шоколада. А мой так просто настоящая чума! Мой не делает уроков, но учителя говорят, он все схватывает на лету, и если б приложил чуть-чуть усилий, мог бы достичь гораздо большего. (Пауза). Ох, уж эти бесконечные разговоры о детях! (Пауза). Здесь, на вилле, о детях почти не говорят. Такое впечатление, что все затаили досаду на них. (Пауза). Все, за исключением Бруссарда. Этот постоянно рассказывает всем, какой его сын славный, красивый, высокий, богатый, и самое главное, как он любит своего отца. Каждый раз, когда сын наносит отцу визит, он вроде только и делает, что умоляет папашу вернуться домой. А старый Бруссард ни в какую! И слышать об этом не хочет! Потому что считает, что молодые должны строить свою жизнь так, чтобы никто не мешался у них под ногами. То, что мои дети меня любят, это правильно, говорит он, мне это доставляет радость. Но пусть выбросят из головы, что я могу вернуться и жить с ними! Так говорит всем старый Бруссард. Но многие видели, как он плачет, сидя напротив сына в часы визита. (Пауза). Я сам один раз видел это своими глазами. Старик Бруссард о чем-то тихо уговаривал сына, и глаза его были полны слез. Он то жаловался, то умолял, потом перестал плакать и сидел тихо, а потом опять заплакал. А его сын продолжал сидеть с прямой спиной и смущенной улыбкой и поглаживать рукой его колено. (Паузу). «Скажи ему, что ты хочешь остаться с детьми и с ним! Скажи ему, что ты печален и напуган!» (Пауза). Старик Бруссард пробовал это каждый раз. (Пауза). После чего вытирал слезы и шел рассказывать всем, как его сын любит его. Говорят, что это самозащита. Но я думаю, он делает это, чтобы выгородить своего сына.

39

(Пауза. Вновь листает альбом. Бормочет). Бибиди бобиди бу!

(Молчание. Поднимает лицо от альбома).

Мой сын, когда был маленький, обожал меня. Я был для него Богом! А когда вырос, начал осуждать меня. (Пауза). Каждый мужчина в мире воспринимает это одинаково: как предательство.

(Резко захлопывает альбом. Встает, делает несколько шагов туда и обратно. Видно, что Он нервничает. Затем садится на другой стул, кладет альбом на колени).

Ребята прислали мне комиксы. Это очень мило с их стороны. (Пауза). В одном

– история Плуто. (Пауза). А ведь они и понятия не имели, как мне не хватало здесь именно Плуто, особенно по ночам. (Пауза). Мой сын говорит, что они спрашивают обо мне, что они хотели бы меня увидеть. (Пауза). Кто знает,

правда ли это. (Пауза). Как бы то ни было, я этого не хочу! Войти в мой дом… для меня это невозможно! Я бы умер со стыда. Да, я уверен, что я бы сдох со стыда. (Пауза). И вне дома встретиться с ними нельзя. (Пауза). Где? В баре? Как тайные любовники? (Пауза). И потом, у меня болят ноги, и я чувствую себя неуверенно, когда выхожу на улицу. Боюсь кончить как кошка или как профессор Кафьеро. (Пауза). Это не значит, что для меня так важно, как я кончу свои дни. Просто такой конец мне не нравится… очки летят в сторону… один башмак на ноге, второй неизвестно где… и физиономия дурацкая, и вся в крови…

Нет, такое мне не нравится. (Пауза). А о том, чтобы им придти сюда, и речи быть не может! Я не хочу, чтобы они меня запомнили среди этих ужасных стариков, чтобы почувствовали запах этого места. Я не хочу, чтобы они увидели мою заискивающую улыбку, когда я вдруг столкнусь с нашей директрисой. (Пауза). Я еще не забыл тот ком в желудке, когда меня ребенком привели в больницу навестить моего дедушку. (Пауза). Такой же ком я ощущал только в колледже. (Пауза). Именно поэтому я ни за что не хотел посылать в колледж своего сына. (Пауза). Кончилось тем, что он сам сослал меня. Сюда. (Пауза. Злым тоном). Нет,неправда!Это было исключительно мое решение!

(Встает, смотрит на растение).

Свет ушел.

(Поднимает банку и переставляет ее правее. Останавливается).

Что я делаю… это бесполезно… света уже нет нигде…

(Возвращается и ставит банку на то же самое место. Садится на другой стул, кладет альбом на колени. Видно, что Он утомлен).

Правда в том, что следует признать раз и навсегда: ты остался один. Полумеры годятся, чтобы только вызвать у тебя остатки желаний… но после становится

40

еще хуже. (Пауза). Признать это следует со спокойствием и мудростью, а я на это не способен. (Пауза). Никто из живущих здесь не способен. (Пауза). Никто в мире не способен. Никому в мире не удастся убедить себя, что всё, что ты остался один на этом свете, и нет больше никого другого! (Улыбается). Бог мой, какие мы социальные и какие зависимые. Похоже, что любая уличная кошка вправе презирать нас.

(Поднимает голову, прислушивается. Встает, отходит к двери, останавливается, прислушивается).

Включили телевизор. Сейчас шарканье усилится, потому что все постояльцы «Виллы Отрада», шлепая тапками, поспешат в комнату развлечений. (Усмехается). Да,ее называют именно так. (Пауза).Обычные легкиеперепалки из-за мест, потом все рассядутся, охваченные экстазом, вытаращив глаза и открыв рты. (Пауза). После этого, наконец-то, воцарится покой. Мертвый и абсолютный, как на кладбище. Даже привидения перестанут шелестеть, выстроятся вдоль стен, словно старые девы на танцевальном вечере, и будут благовоспитанно ждать, когда их хозяева зашлепают тапками в обратном направлении.

(Молчание).

Ятоже скоро пойду в комнату развлечений. Присоединюсь к моим товарищам.

Ясяду в последний ряд, чтобы ни с кем не ругаться. Нацеплю свои наушники и, закрыв глаза, буду слушать Баха… Это правильно – побыть немного в их компании… (Пауза). Никого не беспокоя, никого не затрудняя… побыть в компании одному. Даже в столовой, во время еды я не снимаю наушников. Я не переношу этого концерта из хлюпанья слюной и причмокивания. И себя я не хочу слышать, потому что и сам так же чавкаю и бурчу желудком, как все остальные. (Пауза). А уж их болтовня вовсе не доставляет мне никакого удовольствия. Эти бесконечные жалобы, это бесконечное вранье… (Пауза).

Стенания и ложь… вот материя, из которой сотканы все старики. (Пауза).

Правда состоит в том, что они мне не нравятся.

(Садится. Открывает альбом, но не смотрит, а снова закрывает).

Мой сын хочет, чтобы я вернулся домой. (Пауза). Он вчера сказал мне это. (Пауза).Он сказал,что я оставил пустоту в доме.Что дети без концаспрашивают обо мне. Что меня не хватает и ему, и его жене. (Пауза). На самом деле он не хочет, чтобы я умер в этих стенах. (Пауза). Он считает это неприличным.

(Молчание)

Ясказал ему: нет. (Пауза). Я уже не могу уйти из этого дома. Это было бы предательством по отношению к моим товарищам. (Пауза). Они мне не

41

нравятся. Я не нравлюсь им. Здесь никто никому не нравится. (Пауза). Это как среди солдат в одном окопе. Они тоже друг другу не нравятся. Они ненавидят совместное присутствие в грязной канаве, тесно прижатые друг к другу. Им противен запах соседа. Им противно читать на лицах других тот же страх. Они предпочли бы находиться дома, в тепле и безопасности, подальше от остального общества, такого убогого и скорбного. Но они сражаются плечом к плечу, в одном бою, и готовы рисковать жизнью ради спасения товарища, попавшего в беду.

(Молчание).

Мы все тут полоумные ребята, с ослабленной памятью, эгоистичные, раздражительные. Мы оказались здесь не по своей вине, если не считать виной то, что до сих пор живы. (Пауза). Здесь, как в окопе, боятся и умирают. Только нас за это никто не награждает медалями. И не благодарит за наше терпение. (Пауза).В сущности,правильно,потому что мы ничем не жертвуем.Ни нашеймолодостью. Ни нашим будущим. (Пауза). И тем не менее, все эти виллы, комнаты, больницы, с их линолеумом, тусклым светом, запахом супа, лекарств

идерьма, все эти проклятые места, где старики дожидаются смерти, надо признать святыми. И старики должны быть признаны святыми, потому что момент, в который человек прекращает существовать, он ужасен, но и свят.

(Умолкает. Затем неожиданно умиротворенно).

Святой – тот старик, что умер три недели назад во сне. И свято его предчувствие, которое заставило его впервые надеть новую пижаму. Ему её подарила дочь на день рождения. (Пауза). И свят старик, умерший в прошлое воскресенье на унитазе. (Пауза). Говорят, что он умер от инфаркта… а фатальную роль сыграл его запор. Чрезмерные потуги, чтобы выдавить из себя этот жуткий кусок камня, который приносил ему ежедневные страдания.

Во всех случаях свят и он. (Пауза). Но я думаю, что он все-таки умер от горя…

потому что в маленьком унитазе привидения толпятся так же, как и повсюду,

они прижимаются к тебе, карабкаются на тебя, и вместе с ними толпятся

мысли, воспоминания... всё, втрамбованное с тобой вместе, в этот унитаз… и

оно изматывает тебя, пока ты стараешься выдавить этот камень из себя.

(Пауза).И может наступить такое утро,когда ты уже не в силах переносить все

это, и камень вместе с воспоминаниями становится сильнее тебя. (Пауза.

Негромко). Такое утро тоже святое…

(Молчание).

Святой – чудаковатый, нелюдимый старик, который однажды больше не поднимется со своего стула. Его найдут с закрытыми глазами и окоченевшими руками, сложенными на коленях. А в его наушниках будет звучать Хорал Баха.

42

(Молчание).

Исвяты все его товарищи, которым не хватило терпения дождаться своего конца, и они сознательно выбросили из окна те немногие дни, что им еще оставались.

(Молчание).

Но я терпелив. (Пауза). Я верю, что мне удастся дождаться. (Пауза). Я хотел бы только выбрать время. (Пауза. Улыбается). Кто этого не хотел бы... (Пауза). Мои товарищи говорят, что предпочли бы умереть летом, чтобы солнце заглянуло в распахнутое окно и согрело их в последний раз. (Пауза)

Я- нет. Я хотел бы умереть в Рождество. Посреди площади освещенная цветными лампочками елка… медленно падает снег… я смотрю, в компании моих двух братишек, Того и Той, как снежинки кружатся в воздухе … я чувствую себя дома, в тепле и безопасности… мои лапки обуты в желтые башмачки… на голове вязаная шапочка, мои виски чувствуют ее мягкую ласку… словно это ласка моего недавно родившегося сына…

(Медленно надевает наушники. Включает магнитофон. Кладет руки на колени, поверх своего альбома, и закрывает глаза.

Нарастают звуки Хорала Баха. Медленно гаснет свет).

Валерий Николаев

val.nik@mail.ru

+7 903 799.34.21